Кабацкие байки (Архив: 15.10.2015-08.02.2018)

Библеист Михаил Селезнев:

Экуменизм - "ересь ересей" не потому, что теологические различия реально волнуют Систему. А потому, что в том пейоративном понимании слова "религия", которое мы встречаем, например, у Барта (и у Шмемана, который зачем-то притворяется нечитавшим Барта!) основания религии это: проведение границ и вертикаль Власти. Именно проведение границ (extra ecclesiam nulla salus) дает Власти власть - ведь у нее нет ни нефти, ни чего иного материального, только власть класть границы Спасению. Даже, скажем, институциональное объединение православных с католиками (представимое, естественно, лишь как мысленный эксперимент) не поколеблет эти две основы: ну будут у двух Систем общие границы и общая Власть. Поэтому дипломатический экуменизм - это не "ересь ересей", а дипломатическая игра.
А вот интеллигентский экуменизм, релятивизирующий не границы конкретной общины, а границы как таковые, - это, действительно, "ересь ересей": он отменяет те аксиомы, на которых покоится власть Власти. "Где двое или трое..."

я специально употреблял общие понятия "Власть", "Система" - потому что речь идет скорее о структурах коллективного сознания, чем о конкретных носителях институциональной власти.
Вот живет человек в глухой провинции - и готов умирать и убивать людей в регионе, где никогда не был, лишь бы "наше" государство на карте мира приросло еще одним пятнышком "нашего" цвета (или, упаси Бог, не уступило пятнышко "нашего" цвета соседнему государству). Почему? А потому, что он, не имея более ничего, чем мог бы оправдать свое существование, отождествляет себя с Государством, Страной, Властью. Для него отдать или не отдать соседней стране совершенно чужой для него город - даже важнее, чем для реальных властителей этого Государства. Реальные-то властители - обычно отнюдь не фанатики.
Так и здесь - принцип Власти, чувство причастности к ней (пусть в качестве раба!) может намного глубже переживаться теми, кто реальной-то власти не имеет. Но это единственное, что есть за душой - принадлежность к Общине Избранных. Власть сказать соседу: я в рай пойду, а ты в ад. Это покруче счета в банке.

В 1989 г. в Journal of Law, Economics, & Organization была опубликована статья «Экономическая модель средневековой церкви», позже ставшая классической. В ней авторы писали, что теорию принятия решений в церкви можно рассматривать либо с духовной, либо с экономической точки зрения. Для экономиста духовные ценности, к распространению которых церковь имеет самое прямое отношение, – это аналог общественного блага. А раз так, то поведение церкви можно подвергнуть анализу в рамках теории государства, действующего или не действующего в интересах общества.

Не часто, но такие попытки делаются. Например, в прошлом году Financial Times писала, что о Римско-католической церкви можно думать как о гигантском монополистическом госпредприятии, существующем не за счет налогов, а за счет ренты, извлекаемой из богатых прихожан, верующих истово и не очень. Церковь производит уникальный «продукт» – духовное спасение. В маркетинге она пользуется дидактическим методом, борется за долю рынка и имеет свои стратегии роста и удержания потребителей.

Ключевыми словами здесь являются «монополия» и «рента». В европейских странах, включая Россию, христианская церковь – это естественная монополия, аналогичная «Газпрому» или РЖД. Где монополия, там и поиск ренты – так называемый rent-seeking. Под этим термином экономисты со времен Адама Смита понимают практику компаний или даже государства, при которой делаются попытки извлечения прибыли без производства нового продукта или некоторого блага, полезного обществу. Ярким примером такой практики некоторые ученые считают, например, концепции чистилища и епитимии, а также практику продажи индульгенций, введенную католической церковью в XII в.

Если размер ренты становится слишком большим, это привлекает на рынок новых игроков, приводит к повышению конкуренции. Именно это, по мнению некоторых историков, стало одной из основных причин Реформации и появления протестантства – конкурирующей религии, разбавившей монополистическую власть католической церкви в средневековой Европе. При росте ренты для церкви, как монополиста на рынке, крайне важно воздвигать барьеры на вход на этот рынок – преследовать еретиков, учреждать воскресные школы, пытаться срастись с государством и поменять систему образования так, чтобы с ранних лет потенциальные потребители церковного продукта ориентировались только на продукт монополиста.

Вернемся в нашу страну и проведем параллели. Экспансия Русской православной церкви (РПЦ), наблюдаемая в последнее время, с точки зрения экономиста, абсолютно логична. Например, попытку получить в свое ведение Исаакиевский собор в Санкт-Петербурге вполне можно рассматривать в логике поиска ренты монополистом. После передачи собора РПЦ общество не получит нового продукта, однако монополист станет контролировать входящие потоки платежей и одновременно требовать субсидий на содержание храма. У государства, борющегося с естественными монополиями, здесь есть поле для регулирующего вмешательства. Если государство, конечно, живет интересами общества.

Максим Буев, декан факультета экономики Европейского университета в Санкт-Петербурге